|
Актер рассказал о своей новой роли в «Алых парусах» и своем неоднозначном отношении к романтическим писателям, что думает о современной публике и как в его жизни появилось фехтование.
— Юрий Николаевич, сейчас вы на съемках в Крыму, и раз согласились сниматься в «Алых парусах» (проект студии "Интер Медиа Продакшн" - прим.ред.), значит, предложение вам показалось интересным…
— Ну, во-первых, это одна из главных ролей в фильме Саши Стеколенко. По нынешним временам большая роль – 25 съемочных дней. И роль для меня интересная. Бургомистр Гёз – он здесь человек очень яркий, харизматичный, характерный, неуравновешенный. Такой совсем не сериальный тип. Здесь есть что играть. При моих данных, при моем тыле того, что я сыграл, как раз интересно то, что человек яркий, а сыграть его нужно сдержано. Тут есть актерские задачи, которые можно перед собой ставить и решать. Сценарий очень хороший. В нем есть ирония, потому что изменилось время. Сейчас мечтания и романтические представления о жизни воспринимаются как инфантильность, проявление каких-то детских качеств. Нельзя так снимать сейчас фильм, как снимал в 1961 году свои «Алые паруса» Александр Птушко. Другая была страна, другие люди. И вообще-то тогда люди читали. Что такое первоисточник, знало большинство зрителей, которые шли на картину. Сейчас таких людей будет процента три-четыре.
— Тем не менее, наверняка, хотя бы исходя из названия, будут сравнивать эту версию с той, где снимались Вертинская и Лановой?
— А кто будет сравнивать? Те, кто это могут – не являются, к сожалению, целевой аудиторией этого фильма. Если это телефильм, то аудитория чуть шире, если художественный фильм для большого экрана, то аудитория - это поедатели попкорна женского пола с небольшим количеством мальчиков, которые пришли с ними совсем с другими целями и надеждами. Там темно, есть полтора часа. Возраст этой аудитории – 14-21 год. Что с чем они будут сравнивать? Какой фильм с каким, какой Грин? Зачем так много новых слов им? Это вредно. Всё, что сейчас снимается – снимается в период тотальной невежественности и повальной культурной деградации населения, об этом надо говорить откровенно. Мы живем в не читающих странах, что в России, что в Украине (хотя я не привык их разделять), воспитанных ящиками – телевизорами. Вот эта угроза меньше всего висит над этой картиной – сравнение. Ну, критики будут наверняка – это их работа.
— Как сейчас вы лично воспринимаете творчество Грина?
— Рассказы у него есть очень хорошие… Знаете, он как Хэмингуэй – писатель, с которым надо прощаться в 19 лет читающему человеку. Там тоже много такого хорохоривания, игры в мужчину со сжатой челюстью. Вот Ремарк – его можно продолжать читать, потому что это, по сути, мужская проза. А у Хэмингуэя все-таки какие-то сублимированные вещи, он очень часто решал какие-то свои проблемы. Я-то знаю какие, но это к проктологу… Хотя Грин замечательный, потрясающий писатель, но он всё время говорит о себе как бы в третьем лице. Он себя видит: «Это – не я, а он». Он создавал свою сказку, и тут надо понимать, что Хэмингуэй в это время жил в Америке, а Грин жил здесь в этой стране и в очень непростое время. И он не хотел писать о том, о чем писали все остальные, а создавал свой мир. И этот мир мог показаться мне, когда я читал эту прозу, очень девичьим, каким-то очень нарисованным, очень специальным. Но всё равно – он замечательный писатель.
— Почему же не берутся экранизировать эти хорошие рассказы Грина, а снова повесть-феерию?
— Потому что «Алые паруса» - это бренд. Мы живем во время бренда. Что такое бренд? Это всегда надежда, обещание. Например, я вижу незнакомый продукт с известным брендом, и он мне нечто обещает, следующая его задача – это обещание не обмануть. «Алые паруса» – это брендовая вещь у писателя Грина. И он сейчас, бедный, в гробу перевернулся, когда я это сказал. Но это так. Вот когда в Санкт-Петербурге проводится праздник «Алые паруса», и это в последние годы уникальный праздник, невероятно красивое, фантастическое зрелище. В городе, который состоит из рек и каналов, выплывают не десятки, а сотни яхт и больших кораблей, и у всех – алые паруса! Утром, правда, по городу не пройти: просто ковер из бутылок из-под пива, стеклянный ковер! Вот вам и время, и контекст, и автор! Вы думаете, все, кто идет на этот праздник, идентифицируют название праздника с автором повести? Думаю, нет.
— В «Городке» вы наравне с Ильей Олейниковым не только играете, но еще и режиссируете. На других съемочных площадках это вам не мешает?
— Я в кино очень послушный человек. Это чужое хозяйство, и здесь я артист, не сопостановщик. Я очень доверяю другим людям, если они талантливы. Сама режиссура – она вообще очень губительна, это очень опасная штука: когда ты еще сам режиссер на площадке – у тебя кроме актерства еще много работы в других центрах. А «артист» и «думать» - понятия несовместимые, даже вредные. Когда артист говорит: «Я думаю» - это очень пошлая фраза. Он должен говорить: «Я чувствую». И для того, чтобы правильно чувствовать, не надо заниматься еще какими-то вещами, контролировать чужой профессионализм – не надо. Я надеюсь, что у меня будет возможность быть артистом
— На какие жертвы вы пошли, чтобы перевоплотиться в Геза?
— Меня покрасили по полной программе! Такое сейчас немецкое порно для пожилых (смеется). Покрасили меня сильно – но это не мое пожелание, это режиссер. Я пришел и люди пробуют – это их право делать со мной то, что им надо. Разве я похож на того человека, которому нужно подкраситься перед выходом на работу? Не-не-не, у меня нормальная седая голова, она, правда, давно уже такой не была, потому что три картины подряд меня перекрашивают и везде в какой-то помойный цвет.
— О роли настоящего романтика не мечтали?
— Даже мыслей ни о каком капитане Грее не было, потому что я хороший артист. Я думаю о том, что я могу сыграть, а не о том, каким бы я был красивым и замечательным. Я люблю людей живых, я не люблю символы. Я никогда не хотел играть Гамлета, Ромео, еще кого-то. Я не люблю говорить очень много, не люблю монологи. Знаете, чем отличается кино от программы «Городок»? В программе «Городок» тебе скажут, например, текст такой: «А помнишь Колю?». И ты: «Ха! Колька, Колян!…» И всё, сыграл: и жестом, и рожей, и чем угодно… А в кино, когда тебе скажут: «Помнишь Колю?», надо его просто вспомнить, и больше ничего! Всё остальное будет видно на экране. Вот ты его вспомнил – и зрители увидели, а не вспомнил… Вот придумать себе этого Кольку – в этом и разница. Вот этим я люблю заниматься! А Грея – нет, никогда не хотел играть. Хотя, несмотря на то, что я такой, какой я есть – мне уже 52 года, когда мне было там лет 18 – я был мастером спорта по фехтованию, у меня были длинные волосы – ну, вполне Грей. Но это было величайшее заблуждение! Это то, что мне страшно мешало – непонимание: какой ты, кто ты. А потом, когда ты привел свою внешность в соответствие со своими внутренними данными, то тебя и покатило! Какой Грей? Гёз! Подонок!
— А как в вашей жизни появилось фехтование?
— Я сам выбрал, еще в школе, классе в пятом. Осознанно пошел заниматься спортом, чтобы привести себя в порядок, потому что я был сильно упитанным одесским мальчикам – бабушки закормили (смеется). И на меня перестали обращать внимание девочки. Ради их внимания и пришлось мне выбирать между фехтованием и боксом. Всё же хорошо, что выбрал саблю вместо перчаток.
— В кино эти навыки пригодились?
— Пока не доводилось… Мне ведь мастера присвоили еще в 17 лет и я уже студентом ГИТИСа на первом курсе с товарищем на пару выиграл первенство Москвы среди ВУЗов. Нас даже на Доску почета повесили. А вот в институте сценическим фехтованием я не занимался. Со мной просто боялись фехтовать: на сцене же всё показное с красивыми замахами, а у меня доведенные до автоматизма удары, жесткие и быстрые.
— Может, еще и доведется сразиться с «замахами», сейчас же вы актер в кино востребованный…
— Да какой востребованный? Я очень мало снимаюсь. Я снимаюсь в одной главной роли в году. Максимум в двух, и очень недавно. Не так давно. Почему сейчас меня приглашают, мне объяснить непросто, я могу объяснить, почему не было внимания раньше. Я к этому относился с пониманием – я всё сделал, чтобы меня не снимали в кино, собственными руками… Ну вот я, например, молодой режиссер, который снимает какое-то авторское кино, рассказываю свою историю, как правило, очень личную, для того, чтобы фильм был хороший, и вот я должен пригласить, например, актеров, которые мне нравятся - Стоянова или Олейникова. Правда, Ильюши это касается в меньшей степени, чем меня. Он всё-таки сдержаннее в кадре – это видно и по передаче «Городок». Так вот, и я – молодой режиссер, должен пригласить актера, который вытащит собой в кадр вагон и целую тележку всех этих смешных людей? И эта инерция очень сильная, и зритель ждет этих подтверждений. А если это фильм, в котором не должно быть никакой эксцентрики, никакого юмора – и что? Зачем мне нужно потратить какое-то количество метров пленки и экранного времени на то, чтобы побороть зрителя? Зачем его бороть, если можно пригласить другого хорошего артиста! Поэтому я всегда с пониманием относился и без ущербности. Я люблю то дело, которым занимаюсь. Мы сами придумали свой «Городок» и сами всё делаем своими руками. Это правильно, что меня не снимали… Хотя всё это кокетство, потому что дебилы они, что меня не снимали!
|
|
