|
Неизменный зрительский успех сопровождает "Пророка" не только в Петербурге, где состоялась его премьера, но и в Москве. Примечательно, что Илья Олейников – композитор, не знающий нот. Зато он обладает великолепным слухом и природной музыкальностью, что позволило ему сочинить целую серию шлягеров, которых при экономном использовании хватило бы на несколько мюзиклов.
– Сама история "Пророка" представляется мне весьма оригинальной, – рассказывает Илья Львович. – Идея этого спектакля возникла у меня еще пять лет назад, когда мы были на гастролях в Америке. Там я пошел посмотреть мюзиклы, театральные постановки и приехал наполненный желанием сделать что-либо подобное. Поскольку я сам пишу музыку, то родилась одна тема. С этой песни все началось, хотя от нее впоследствии мы отказались. Вообще проекту отдано более четырех лет. Я писал музыку, Николай Дуксин – текст, Януш Юзефович, который прославился мюзиклом "Метро", стал режиссером-постановщиком. Первый вариант был написан, но отложен на время. Когда мы к нему вернулись, то поняли, что он перегружен по музыке, по тексту. Пришлось переписать.
– Почему режиссером вашего спектакля стал именно Юзефович?
– Потому что в свое время я посмотрел "Метро". Этот мюзикл в России пользовался колоссальным успехом и был сделан по всем канонам. Я приложил массу усилий для того, чтобы увлечь Януша "пророческой" идеей, и когда этот альянс произошел, был просто счастлив. Уже в процессе работы, я понял, что мы попали именно на того человека, который нам нужен. Если бы не Юзефович, мы бы не знали, что из этого получится.
– Как публика встречает "Пророка"?
– Я бы сказал, восторженно. После спектакля люди встают и в какой-то отчаянной радости аплодируют несколько минут, хотя их никто к этому не призывает. Мы наивны и доверяем людям, они разберутся сами со словом "пророк". Каждый сам поймет, кто пророк из двух людей, стоящих на сцене. В чем нравственное будущее человечества? В том, что защищает и утверждает лжепророк или слепой старик? Мне кажется, высокая точка спектакля в конце, когда зритель начинает реагировать. Вообще эта история очень дидактична, но благодаря тому, что Януш сделал живое, трогательное действо, дидактика начинает работать на сердце, задевать струны внутри. Финал, конечно, прогнозируемый, но это послевкусие, которое остается после просмотра, очень светлое.
– Ваши композиторские способности пока еще не слишком известны. Что если придет зритель со сложившимся стереотипом и, зная вас по "Городку", будет реагировать соответственно?
– У меня уже есть достаточно серьезный театральный опыт. Если люди приходят на спектакль, ожидая увидеть "Городок", то через 2–3 минуты про это забывают и начинают следить не за мной, а за моим персонажем. То же происходит и в нашем мюзикле. Я тут не то что не смешной, а совершенно омерзительный тип, получеловек-полудьявол, невероятный циник. И это мало ассоциируется с нашей передачей.
– Зло притягательно, а вы его олицетворение в мюзикле. Не боитесь заразиться?
– Нет, не боюсь, потому что абсолютно отделяю себя от персонажа. Мы с ним полярны, нет ни одной общей черточки. Причем попутно замечу, что играть такую полярность для меня было не так уж и сложно. Когда историю придумываешь сам, варишься в ней пять лет, то не думаешь об игре, ты в ней живешь, и персонаж уже живет в тебе. Но едва я ухожу со сцены, как сразу же превращаюсь в самого себя.
– Какая аудитория приходит посмотреть и послушать "Пророка"?
– Она абсолютно разная – от 16 лет и до бесконечности. Мы, честно говоря, беспокоились именно за юношескую аудиторию, но удивительно: эти дети потом приходили благодарить. В мюзикле есть совершенно уникальная сцена объяснения в любви мальчишки и девчонки, и Юзефович ее решил потрясающе. Дети улицы по сюжету объясняются в любви, а он поместил их в квартал "красных фонарей". И на фоне движущихся в окнах проституток два робко говорящих друг другу слова любви юных человека настолько выразительны и пронзительны, что это сильно действует на зрителя. Кстати сказать, этот проект слушали Александр Абдулов, Андрей Петров, Максим Дунаевский, и все были высокого мнения о качестве музыки, текста.
– Вы и для своего сына – участника знаменитой группы "Чай вдвоем" – пишете шлягеры?
– Ну это громко сказано. Ребята поют всего три мои песни. Вообще одно дело сочинять для эстрады, другое – писать такую крупную форму, как рок-опера. Здесь совершенно другая музыка. А ею я занимаюсь всю жизнь. Причем сам научился играть. Для того чтобы создавать музыку, необязательно знать ноты. Если вы посмотрите живопись тех же импрессионистов, то они не все оканчивали художественные учебные заведения. Это если Бог дал – значит дал. Что удивительно, вся музыка рождалась спонтанно, нет ни одной мелодии, которая бы сидела в голове, которую пришлось бы вымучивать. Я просто садился за рояль, а мелодии шли косяком. Разумеется, я далек от мысли, что стал настоящим композитором. Скорее пока только кандидатом в оные.
– Не возникло ли у вас теперь желание сочинить еще что-нибудь в таком же духе?
– Нет, то количество нервов, что было потрачено на работу, настолько велико, что у меня просто не хватит физических сил, чтобы пережить это во второй раз. Хочу, чтобы эта история дошла до как можно большего количества людей. А что будет потом, это вопрос времени.
– Как известно, вы окончили факультет клоунады Московского училища циркового и эстрадного искусства. Клоуном поработать вам не хотелось?
– Честно говоря, такого желания не было. Может, потому что мне довелось увидеть на арене уникального артиста – Леонида Енгибарова. Тогда клоунада наша была на уровне сегодняшнего "Аншлага". А Енгибаров стоял особняком. Это был философ на манеже. Я помню одно его выступление в Московском цирке в далеком 1966 году. Программа тогда была очень сильная, но этот маленький человек настолько заполонил собой огромное цирковое пространство, что все остальные номера воспринимались публикой, как скучный киножурнал. Я вышел после представления и отчетливо понял, что вторым Енгибаровым мне никогда не стать. Кроме того, настоящему клоуну, кроме актерского дара, нужно владеть многими цирковыми жанрами. Клоун должен не просто болтаться по манежу, трепать языком, а быть немножко акробатом, жонглером... А я овладевать этими профессиями не хотел, мне это было не интересно. А то, что мне не интересно, меня невозможно заставить делать. Например, мне не нравится водить машину, вот я и не вожу ее, хоть это и несовременно. Но я прекрасно чувствую себя в роли пассажира.
– Но в "Городке"-то вам не раз приходилось крутить баранку…
– Там я и шофер, и бургомистр, и мент, и дворник… Конечно, в том, что "Городок" стал популярной программой, основная заслуга не моя, а Юры Стоянова, который с фанатизмом занимается им. Мы оба понимаем: не было бы "Городка" – не было бы и нас. Я оставался бы никому не нужным артистом эстрады, а Юра продолжал бы числиться в Большом драматическом театре имени Товстоногова, где его практически не занимали в репертуаре. Хотя мы, конечно, выросли из коротких штанишек нашей передачи. Хочется попробовать себя уже и на "длинной дистанции". Поэтому я так цепляюсь сейчас за театр, за кино. Сравнительно недавно, как вы помните, снялся в "Мастере и Маргарите" в роли фининспектора Римского, а также в фильме "Тайский вояж Степаныча" молодого режиссера Максима Воронкова, где сыграл главную роль. Мой Степаныч не комедийный персонаж. Это самодостаточный человек, в котором по ходу фильма происходит некая внутренняя переоценка ценностей. В этой роли я не хотел хохмить, чудить и все такое прочее. Главным для меня был пронзительный монолог о бренности бытия. Мне, как и Юре, вообще хочется перейти в некое новое качество. Мы ведь не "юмористы" – мы в первую очередь артисты.
– То есть по-прежнему мечтаете играть серьезные роли?
– Как вам сказать… Я никогда не хотел изображать короля Лира или Гамлета. Отлично понимаю, что у каждого артиста есть свой потолок. Но мне надоело играть гротесковых персонажей, вызывающих исключительно здоровый или даже нездоровый смех. Не претендую на роли большого трагедийного накала, но, мне кажется, я мог бы сыграть, скажем, гоголевских Акакия Акакиевича или Плюшкина. Именно Плюшкиным я грезил, когда узнал, что Павел Лунгин приступает к экранизации "Мертвых душ". Но с Лунгиным я знаком не был, предлагать себя на роль как-то не в моих правилах. В итоге Плюшкина сыграл Леонид Ярмольник, и хорошо сыграл. Тем не менее я все чаще поглядываю в сторону трагикомедийных персонажей.
– А что новенького будет от Олейникова и Стоянова на телевидении?
– Пока ничего. У меня и у Юры подписан контракт с каналом "Россия". И мы по его условиям не имеем права сниматься нигде, кроме кино. Так что другие каналы для нас закрыты. Да и нет возможности работать где-либо еще. "Городок" очень много сил и времени отнимает. Так что распыляться технически невозможно.
– Ну а кино?
– Юра сейчас снимается. Но я не в курсе, что он там делает. По правде говоря, я даже картину "12" с его участием пропустил. Так получилось. Но Юра не в обиде. Хотя там и Михалков, и актеры очень сильные. У Никиты Сергеевича плохо сыграть нельзя – он не даст просто. Что же касается моих ближайших кинопланов, то сейчас пишется сценарий – ремейк "В джазе только девушки". Если его когда-нибудь допишут, то я там буду играть одного из этих двух. Роль, которую Джек Леммон сыграл – Джека-Дафны. И тогда, кстати, мне придется сбрить усы, чего я давным-давно не делал. Впрочем, все это на уровне сценарной идеи еще. Максим Воронков, с которым мы прекрасно сработались во время "Тайского вояжа", сейчас выкупил права в Америке. И они пишут с кем-то из соавторов. Но мне пока ничего не показывали. А предварительный разговор уже был. И мне все понравилось. Но я Максу сказал, что сценарий должен быть безукоризненным – это очень серьезный шаг.
– Вы когда-нибудь брились уже или это будет впервые?
– Один раз сбривал – страшное зрелище (смеется). Лет десять назад. Не для съемок – для себя. Летом был свободен и решил посмотреть, что же это будет. Если я скину усы! Лицо меняется очень сильно. И мне меньше нравится без усов.
|
|
