|
В главном конкурсе юбилейного Венецианского кинофестиваля, стартующего 29 августа, участвует новый фильм Никиты Михалкова "12" - ремейк знаменитой картины Сидни Люмета "Двенадцать разгневанных мужчин".
В основе сюжета - заседание коллегии присяжных, которые должны решить судьбу чеченского мальчика, подозреваемого в убийстве своего русского отчима. Одного из присяжных играет Юрий Стоянов.
Юрий Стоянов | Я еще не видел фильм целиком и не знаю, что получилось в итоге. Но уверен: то, о чем говорят наши герои, заставит вздрогнуть очень многих. И могу сказать, что Михалков - режиссер фантастический. Он влюбляет артиста в себя, сам влюбляется в артиста и носит его как пушинку, доказывая, что он - лучший в мире актер. Номер один, а потом уже Чаплин.
РГ | У вас репутация актера комедийного - вас не удивил сам факт приглашения в столь серьезный проект?
Стоянов | Ну, мы с Михалковым и до этого часто общались. Он звонил мне после передач: "Слушай, это такой идиотизм! Но я умирал. Как ты это делал? Но в кино ты не можешь сниматься, нет. Это должен быть такой американский подход: десять человек придумывают гэги, пять - диалоги, режиссер придумывает историю. Не-не-не..."
РГ | И тем не менее позвал же...
Стоянов | Я же там играю хозяина телеканала. Не хочу лезть на кухню режиссера, но может, Михалков думал: пусть он потащит за собой свой телевизионный шлейф.
РГ | Тяжело было сниматься?
Стоянов | Не то слово. Я так испугался роли, что поначалу кочевряжился на съемках. К тому же в самом начале съемок у меня в очередной раз выскочила позвоночная грыжа, и я был скрюченный: адская боль, ни встать, ни ходить. Играл в глухом корсете сытого и благополучного человека. Но главная сложность была в другом. В съемочном павильоне был построен школьный спортзал, где и заседали 12 присяжных заседателей в течение одного дня. Мы приезжали на съемки в 9 утра, уезжали в 2 ночи. А за окнами спортзала - всегда солнце. Искусственное. О чем, разумеется, тут же забываешь и воспринимаешь его как настоящее. Приходишь в спортзал - солнце, уходишь - солнце. А на самом деле приходишь затемно и уходишь ночью. И так - 45 дней подряд.
РГ | Одну из ключевых фраз в фильме произносит персонаж Алексея Горбунова: "Не будет никогда русский человек по закону жить. В законе ничего личного нет. А русский человек без личных отношений - пустоцвет. Ни украсть, ни покараулить".
Стоянов | А ведь так и есть: у нас все замешано на личном. Вот МЧС. А что это такое? Это человек у нас есть такой - зовут "МЧС". Хотя у него по странности есть также имя, фамилия и отчество. А что, у нас раньше не было служб спасения? Но пришел Шойгу - немногословный, невысокого роста, с таким вот прищуром... И, получается, доказал: нам важен конкретный человек. Впрочем, персонаж Леши Горбунова эту фразу произносит не как приговор. Он говорит об этом как о данности, в которой есть много плюсов. Ведь и в самом деле законы безлики, а нам так важно, "чтобы по-человечески было". И при этом хочется, чтобы закон работал! Приведу простой пример: теперь автомобилисты все пристегнуты, стараются близко к постам ГАИ не трендеть по мобильникам и т.д. - это начали работать новые дорожные штрафы. Все хорошо. Но почему-то главное забыли прописать. Штраф за непропускание "скорой помощи". И этот шаг к цивилизованности: "всем стоять, потому что кому-то плохо!" - так и не сделан.
РГ | У Шопенгауэра есть фраза: "Врач видит человека в его слабости, юрист - во всей его подлости..." В чем видит человека актер?
Стоянов | В идеале актер видит человека таким, каким тот хотел бы быть. Это очевидно по голливудскому кино. Не случайно же - "фабрика грез". Американские актеры выполняют с нацией важнейшую психологическую работу, реализуя на экране все то, что не могут себе позволить простые американцы в жизни. Они могут шлепнуть по попе секретаршу, за что дают 10 лет, они могут заниматься любовью на работе, успешно освобождать заложников... В нашей киноиндустрии это не срабатывает. Нет ничего такого, чего бы русский человек не мог себе позволить в жизни. У нас кого угодно спроси: "Какие заповеди ты нарушал?" Ответ будет: "Все".
РГ | А вы?
Стоянов | Я никогда не нарушал одну не очень серьезную заповедь: "Не возлюби жену ближнего своего". Для меня это - табу.
РГ | А как же "не убий"?
Стоянов | Вот уже две заповеди! Хотя как... на охотников это распространяется? Там ведь не расшифровано. Но самая главная заповедь: "не пожелай ближнему того, чего не пожелаешь себе". Все идет отсюда: ты не желаешь ближнему погибнуть - значит, не убьешь. Ты не желаешь ближнему испытать измену - значит, не изменишь. И т.д.
РГ | К пониманию таких вещей приходишь с возрастом. Вы только что отметили 50-летие. Ну и как?
Стоянов | Должен сказать, что какой-то большой роли этот ноль, приписанный к цифре 5, в моей жизни пока не сыграл. Я вообще все время забываю о своем возрасте.
РГ | А на сколько себя ощущаете?
Стоянов | На сорок. Нет, правда, я иногда просчитываю: сколько будет мне, когда четырехлетней дочке Кате будет двадцать. И все время нескладуха какая-то получается. Потом я говорю себе: "Юра! Ты, миленький, что-то на десяточку-то ошибаешься все время. Ведь тебе же 50! Да еще и выглядишь на все 55. А отсчет ведешь от 40!"
Понимаете, здесь еще вопрос актерской профессии. Она как будто продлевает жизнь - тем, что ты играешь разных людей, что есть возможность эмоционально выплеснуться, разрядиться и в роли и на репетиции; тем, что отсутствует серьезная субординация внутри нашего цеха, где все на "ты". Когда пришел в театр, то Георгия Антоновича Штиля иначе как "Жора" и не звал. Мне тогда был 21 год, а скажи Жоре "Георгий Антонович!" - он и не обернется, подумает, что не к нему. Много есть вещей, которые позволяют актерам не ощущать свой возраст.
РГ | Вы снимаетесь в "большом кино", вернулись на драматическую сцену, но главным остается "Городок"?
Стоянов | Конечно. Именно "Городок". Это самая настоящая фабрика - ведь я вынужден "выдавать" определенное количество сюжетов. Во что бы то ни стало. Знаете, недавно на ТВ показали документальный фильм про нас с Илюшей, в связи с нашим двойным юбилеем, и мой автор рассказал про меня одну страшную историю. Я когда услышал, сам испугался: в каком же я должен был находиться состоянии, чтобы сказать такое! А история такая. Однажды я ему звоню и говорю: "Вова, где текст?! Мне нужны эти две фразы!" Он мне: "Юра, я сейчас на похоронах моей учительницы, очень близкого мне человека". Я продолжаю настаивать: "Вова, мне нужны эти две фразы!" В ответ: "Ты понимаешь, что я сейчас стою у гроба?" И я ему говорю: "Ну, так отойди от гроба! Скажи эти фразы и возвращайся!"
РГ | Цинично.
Стоянов | Нет! Я не был циничен в этот момент - у меня ведь передача гибнет! А вот когда я услышал это из его уст, это прозвучало страшно...
***
- Кстати, об актерстве. Вы сейчас целиком погрузились в «Городок» или есть что-нибудь «на стороне», не считая ваш спектакль «Перезагрузка».
- Ну, во-первых, сейчас я снимаюсь в «Шпионе нашего времени» - это такая попытка снять комедию о Великой Отечественной войне. У меня там небольшая роль Бормана. А в октябре, надеюсь, начнутся съемки «Очень русского детектива», в котором я сыграю полицейского, уходящего на пенсию. Это пародия на американские триллеры. Будет полицейский, уходящий на пенсию, будет напарник, которого убьют, будет «даже не думай об этом», «срань господня». И мы будем играть американцев так же, как американцы играют русских – с очень серьезным выражением лица.
- Вы же как-то говорили, что избегаете сниматься в комедиях.
- Да, я в кинокомедиях не снимаюсь. В принципе. Но это первые 2 сценария, на которых я смеялся. От всей души. А над «Очень русским детективом» я просто умирал.
- Вас трудно рассмешить?
- Не трудно. Но все время приходится пошлятину читать. Или истории, где слишком уж лиризма. Причем приносят сценарии и заглядывая в глаза говорят: «Вот мы вам даем сценарий, у вас же передача не просто комедийная, но и лиричная, поэтому мы надеемся, что вы оцените наш грустный пассаж в конце фильма». Так вот - не оцениваю.
- Кто ж сумел вас так «зацепить», что вы всю ночь «проржали»?
- Я пока называть конкретные фамилии не буду. Скажу, что это люди, связанные с «Камеди клабом».
- Кстати, вам нравится эта передача?
- В общем, да. Это очень симптоматичная программа. Пожалуй, я бы сказал, что это первая в России передача буржуазного ТВ для людей, которые стремятся ассоциировать себя с определенным сословием.
- Вы себя к буржуазии не относите?
- Нет. Я не знаю, что это такое. А они знают. Они знают, к чему стремятся, они знают, к каким окладам они стремятся, цели этих ребят вполне материальны. Причем все, что я говорю, это не со знаком «минус», отнюдь.
- А как вам зачастую маргинальный юмор «Comedy club»?
- Да, он бывает фекальным, маргинальным. Но на самом деле не это главное. Если из «маргинальной» шутки – это моя формула, - выкидываешь матерное слово, и тебе становится не смешно, значит, шутки не было. Если же убираешь «приправу» и уходит лишь чрезмерная острота, а сам смысл остается – значит, шутка удалась. Так вот у них бывает, что с прикольным словом исчезает шутка.
- Вы с ними говорили на эту тему?
- Я им это говорил. Мне в них нравится то, что они стремятся к общению, что они – вменяемы. Я их, кстати, тоже с большим удовольствием слушаю. Поэтому и надеюсь, что наш взаимный интерес выльется в съемки большого полнометражного фильма.
Кстати, мне в них еще нравится и то, что некоторые из «камедиклабовцев» относятся к этому проекту, как к трамплину, как к одной из строчек в бизнес-плане своей судьбы. Они – не те люди, которые с пакетом своих шуток, в конце концов, будут чесать по стране, снимая мзду. Нет. Это люди с непредсказуемым будущим – они видят себя в самых разных ипостасях. Кто-то режиссером, кто-то сценаристом. Кто-то телеведущим, кто-то бизнесменом.
- А ваш «Городок» когда-нибудь закончится?
- Да никогда. Только по физическим причинам. Это проект, к счастью, живой. Он может закончиться, если МЫ с Илюшей это почувствуем. Если мы поймем, что это становится вторичным, никакие гонорары не удержат. Тем более, что это очень тяжелая «фабрика», на которой мы постоянно должны «выдавать» определенное количество сюжетов. Во что бы то ни стало.
В моей жизни было много всякого, но не настолько, чтобы играть 14 людей в месяц. Поэтому у меня постоянная потребность услышать какую-нибудь интересную историю. Когда кто-то начинает рассказывать историю, и я чувствую, что она будет интересной, я этого человека доканываю. Я говорю: «Ну подожди, не торопись. Вот ты вошел. Так. И что? Ну?»
- Да вы зануда!
- Да. Я измучаю его вопросами, потому что я хочу почувствовать себя на его месте. А что делать? Много людей прожили значительно более интересную жизнь, чем я. Отчего же мне не воспользоваться их историями, их багажом?
Знаете, меня не очень волнует, какой профессионал мой осветитель. Вернее, так: то, что он профессионально грамотный – это безусловно и не обсуждается. Но для меня это вторично.
- А что первично?
- Может ли он мне дать что-нибудь по-человечески. Мне куда важнее его замечания, мысли: «Юрий Николаевич, а вы не хотите попробовать сделать так…» Я очень многих людей сыграл с подсказки костюмеров, моего ассистента Миши. И для меня уход такого человека – болезнен. Как же так: вот он уйдет, и кто-то другой мне будет крутить эту лампочку, а как играть - мне не подскажет.
Вообще, проблема окружения – важнейшая штука. Недавно Богдан Грачек, второй режиссер на той картине, где я играю Бормана – он поляк кстати… Грачек, естественно. И оценивает ситуацию в кино с точки зрения человека, много работающего в Европе… Так вот недавно он мне сказал: «Юра, я не понимаю… У вас есть режиссер, я его обожаю. Фильмы, снятые им в 60-е годы по всему свету вожу. Особенно я обожаю его «Берегись автомобиля». Почему же он сегодня такую фигню снимает? Знаешь почему? Проблема – окружение. Вот смотри: сколько лет Форману, Скорцезе, Спилбергу, Копполе. Они все немолодые ребята. Почему же они продолжают снимать хорошее кино? Они не окружают себя неправильными людьми», которые поют им бесконечные дифирамбы». Так что проблема окружения – очень важна. Каких людей ты к себе подпускаешь. И мне в этом смысле очень везет.
|
|
