Главная Видео Илья&Юра Авторы Всё&Вся Форум Анекдоты Модест

Актер Юрий Стоянов: «Не надо всю жизнь винить себя за несыгранные роли

НОВЫЕ ИЗВЕСТИЯ
ВЕСТА БОРОВИКОВА


 


























Недавно актер Юрий Стоянов представил зрителям одновременно два фильма, в которых сыграл главные роли. В «Художественном» прошла премьера картины Анны Чернаковой «Смерть в пенсне, или Наш Чехов» (роль режиссера, переживающего творческий кризис), а в Доме кино показали фильм Дмитрия Месхиева «Человек у окна» (роль талантливого артиста-неудачника). В Доме кино, как известно, нет кондиционеров, температура воздуха была под сорок, но из зала никто не ушел. О своих новых работах Юрий СТОЯНОВ рассказал в интервью «Новым Известиям».

– Юрий Николаевич, у вашего героя в картине Месхиева отличный монолог в защиту гастарбайтеров, обращенный к майору милиции, который посадил их в тюрьму за нелегальное проживание… Хотели бы вы под ним подписаться?

– А под ним и стоит моя подпись. Это практически импровизационный текст. Он в картине, правда, прилично сокращен режиссером, потому что есть законы экранного времени.

– А полный текст вы помните?

– Смысл его такой: «Послушай, майор, ты неплохо кормишься за счет этих «чурок». Да ты им памятник должен поставить. «Памятник неизвестному гастарбайтеру». Во время войны таких, как моя мама и твоя бабушка, тысячами перевозили к ним в Ташкент, в эвакуацию. И вот эти «чурки», как ты их называешь, единственный в доме топчан отдавали русским бабам с детками, а сами спали на полу. Так что мы сначала с этими «чурками» выиграли войну, а потом и страну восстановили. А сейчас в России нет детского садика, больницы, жилого дома, туалета и мэрии, которая не была бы отремонтирована их руками. Закрой рот, а то смердит».

– Кстати, 1 июля в России вступил в силу закон, который легализует труд гастарбайтеров, работающих на частных хозяев. Гастарбайтеры теперь будут платить не милиции, а государству, и получать патент мигранта, позволяющий им работать легально. Еще их заставят проходить обязательную дактилоскопию…

– Я знаю, чем это объясняется. Есть большой опыт цивилизованных стран, как натурализуются такие люди. Я думаю, что основная ответственность должна лежать не на них, а на работодателях, которые создают им абсолютно скотские условия жизни. Им платят совершенно рабскую зарплату, которой не хватает даже на еду. Я однажды был свидетелем страшной сцены, когда один очень больной человек спрашивал в аптеке, какие ему можно купить лекарства, выбирая из них самые дешевые, на уровне аспирина и анальгина, а у него, по первым внешним признакам, была высочайшая температура и очень серьезное ОРЗ. Многие из них погибают, многих хоронят в лесополосах и в лесах Подмосковья. Это все чудовищно. И это происходит еще при общей ненависти к ним. Я за то, чтобы отношения с ними приняли цивилизованные формы, но не хотел бы, чтобы у нас сложилась «французская ситуация», когда гастарбайтеры требуют фотографироваться в парандже на паспорт. Многих моих друзей разбросало по свету, но принципом, которым они руководствовались в своей новой жизни, было уважение к стране, которая их приняла, благодарность и попытка интегрироваться в эту страну, понять ее культурные ценности и образ жизни, не навязывая свой. Друзьям моим было страшно тяжело. Сколько туалетов пришлось перемыть нашим врачам, педагогам, прежде чем стать на ноги. Но они уважают те страны, которые их приняли. И не исключаю, что наши домики начнут падать, потому что то, как мы относимся к гастарбайтерам и как мы им платим, в ответ рождает только ненависть. И, как мне кажется, это не строительство, а месть. Когда я смотрю на эти небоскребы и вижу, в каких условиях содержатся эти люди, я понимаю, что они должны строить их чудовищно.

– В том же фильме у вас еще один блестящий монолог – о студентах престижных вузов, которые поступают за взятки и, получив дипломы, уезжают в Лондон. Вы можете ответить на вопрос вашего героя: «Кто же тогда через десять лет будет сидеть в Кремле?»

– Не могу. На этот вопрос в нашей стране не может ответить никто, кроме двух человек.

– Недавно в Москве прошла акция «день гнева», где собрались те, кто против уничтожения исторического облика Москвы. Насколько я знаю, в Питере в этом отношении дела обстоят более благополучно, если не считать призрак «Охта-Центра»…

– Я как человек, живущий на два города, в Москве не даю в обиду Питер, а в Питере борюсь со снобизмом и хвалю Москву. Но что касается архитектуры и коммунального хозяйства, то бед хватает на два города. Взять тот же «Охта-Центр». Абсолютно понятно, на чьей стороне здравый смысл. По петербургским законам это строительство запрещено. Но что происходит в итоге? О прекращении строительства пока официально никто не объявил. Когда вы говорите, что в Питере все благополучно, я спрошу вас: по отношению к чему? По отношению к дорогам все благополучно? По отношению к тому коллапсу, полному параличу, который продемонстрировали городские службы зимой, беспрецедентному со времен блокады, с моей точки зрения? По пробитым крышам? По тому, как люди ходили по узким тропинкам в сугробах? По десятиметровым сталагмитам, свисающим с крыш и убивающим людей? Абсолютно не убранному городу, нагло, вызывающе не убранному? Что же тут в порядке? И в Москве бед не меньше, хотя разница между нашими городами все-таки есть. Знаете, чем Петербург отличается от Москвы? Простой вещью. Я тут ехал в Питере на машине, рядом со мной остановился большой джип. Открывается окошко и оттуда голова парня: «Здрасьте, дядя Юра. А мы из Тамбова… Вот город у вас! Если идет человек, то или с собачкой, или со скрипкой...»

– Вы говорите о проблемах, охвативших столицы. А вы пытались громко выразить свою гражданскую позицию?

– Как вам сказать, вообще я крайне редко высказываюсь о проблемах. Как ни странно, моя позиция и позиция моего партнера Ильи Олейникова максимально выражаются в юмористической программе «Городок». Я не люблю плакаты. Я не отождествляю себя ни с толпой и ни с каким социальным протестом, выраженным активно и откровенно. Объясню почему. Вы разговариваете с артистом. Мои зрители очень разные. Разных убеждений, пристрастий, верований, взглядов, разного имущественного ценза. Их всех объединяет то, что они смотрят, в частности, передачу «Городок». По этой передаче можно судить о временах и нравах. Без лозунгов и колючей сатиры. Я говорю это серьезно. Я не занимаюсь конформизмом. Но как только я начинаю откровенно выражать какие-то свои мысли о том, что происходит, а они, естественно, у меня есть, как и у любого человека, я становлюсь на другой уровень общения со своей же аудиторией, которая сразу начинает разъединяться по принципу согласия со мной или не согласия. Тогда мне нужно перестать быть артистом и заняться чем-то другим. Политикой, например…

– Вернемся к началу нашего разговора. В «Человеке у окна» вы сыграли этакого чеховского чудака-интеллигента, живущего в наши дни. Сегодня таким людям сложно?

– Я бы не сказал, что эта картина о чудаке. Это мы сейчас то, что является нормой, считаем чудачеством. Эта картина о хороших, но не очень счастливых людях. Выяснилось, что их очень много. Выяснилось, что есть какое-то количество людей, которые в этом времени, где все переломано, все перелопачено, где предъявлены совсем другие критерии порядочности и успешности, оказывается, сохранились люди, не доказывающие свою правоту корочками, мандатами, деньгами, оружием. А доказывающие ее чем-то иным. И выяснилось, что эти ценности еще существуют, потому что имеют отзыв у зала… И оказывается, чтобы быть счастливым в этой стране, не обязательно быть богатым, здоровым, молодым и безразличным…

– Каково было работать с Месхиевым?

– Я думаю, что режиссер Дмитрий Месхиев, который младше меня лет на семь, научил меня многому в этой профессии. Конечно, роль сыграл я, но то, как я ее сыграл – это абсолютная заслуга Дмитрия Дмитриевича. Он шел к своей цели абсолютно жесткими методами. Иногда репрессивными. Вытаскивая из меня то, что ему нужно. Что кокетничать? Надо называть вещи своими именами. Сценарий писался специально для меня, сценарист писала ее, отталкиваясь от наших разговоров, от нашей дружбы, хотя, конечно, это не биографическая история. Дружили-дружили, говорили-говорили, а потом человек ушел в берлогу и через пару месяцев принес сценарий. А потом режиссер не с восторгом, а с очень огромными сомнениями воспринял мою кандидатуру. И потом я наблюдал, как менялись наши отношения по ходу съемок. За время съемок я не позволил себе ни одного «почему?» или «мне кажется…» Весь мой лексикон по ходу съемок был: «Да, попробую» или «Да, хорошо». А теперь я с ужасом думаю, что эту роль ведь мог сыграть и кто-то другой. Может быть, и лучше меня. И для меня это было бы катастрофой. Ведь для меня это не просто еще одна роль. Такая роль в жизни такого актера, как я, бывает лишь один раз. Я сыграл ее в пятьдесят один год. Картина эта рождалась долго, не торопясь, не крича о себе, очень естественно. Мы снимали, не ставя себе никаких бизнес-задач, понимая, что снимаем неформат. Снимали свою ностальгию по хорошим людям. Вот мой герой – посмотрите, какой странный человек. Вроде бы, артист. Но абсолютно не комплексует от того ничтожного места, которое занимает в театре, внутри такой амбициозной профессии. И этот человек – абсолютный ноль в театре – превращается в такого удивительного актера, но в жизни, тогда, когда существует какая-то несправедливость, когда надо кого-то защитить, когда надо кому-то помочь, он сразу становится талантливым, изощренным, хитрым, находит способы влиять на ситуацию. И оказывается, что он хороший артист. Потому что играет только то, про что у него болит. Вот вы сказали в начале интервью: «Ваш монолог…» Да какой уж там монолог? Там ведь вошло в картину всего четыре фразы. Потому что я в этот момент говорил про свою маму, которая была в эвакуации в Ташкенте! Говоришь про себя – и все получается. Вот и вся история… Если зритель после картины скажет: «Как он хорошо это сыграл», – значит, картина не получилась. Ни о каком сыгранном персонаже в этой картине и речи быть не может… Хотя, я предполагаю, что никто, кроме близких, не готов к восприятию моего героя как меня.

– Я понимаю, почему вашего героя любят женщины. Но почему они ему изменяют?

– Не ищите в этой роли биографических совпадений. Почему изменяют? А эта картина вообще про людей, которым изменяют. И которые изменяют. Про тех, кто это пережил. Потому что не переспать – это не значит не изменить. Человек изменяет не тогда, когда ложится в койку. А в ту минуту, когда думает об этом. Конечно, таких, как мой герой, любят. Но дальше всегда начинается вечное: «Как бы хорошо к носу Ивана Иваныча приставить возможности Ильи Фомича». Потому что время сейчас такое. В шестидесятые таких, может быть, и не бросали. В шестидесятые он сам бы всех бросил, наверное. Вы женщина, вы и думайте, почему таких героев бросают.

– В фильме «Человек у окна» вы великолепно играете на гитаре. Хотелось бы узнать, где еще можно услышать вашу игру?

– А нигде. Я так много лет ждал эту роль и счастлив, что за эти годы ожидания не разбазарил мои отношения с гитарой. Счастлив, что умел это сохранить для двух минут и тринадцати секунд, которые длится этот эпизод. Мне важнее та реакция, которая возникает в одной картине, чем что-то иное. Хотя я подозреваю, что в наше время это надо было бы превратить в часть своего бизнеса, устраивая творческие вечера под гитару. Но я не буду заниматься этим. Не хочу.

– И на последок пару слов о картине «Смерть в пенсне, или Наш Чехов»…

– В этой картине режиссеру было важно, чтобы главную роль сыграл комедийный актер. Чтобы за ним чувствовалось, что он может выдать. Я очень грубо сейчас говорю. И вот чтобы этот человек попал в трагическую ситуацию. Там у героя тоже абсолютно разбитая личная жизнь. И обе эти роли играет человек абсолютно счастливой личной жизни, которого зовут Юра Стоянов.

– Так не поверит же зритель…

– Ну, мы постарались, чтобы поверил…

– Соавтор сценария Александр Адабашьян сказал об этой картине, что сегодня у людей абсолютно исчезло чувство стыда. И теперь они в случае нужды уничтожат не вишневый сад, а Раневскую. Что можете сказать по этому поводу вы?

– Саша, как всегда, все гениально формулирует. Что касается чувства стыда, то «Человек у окна» отвергает это, а «Человек в пенсне» с этим спорит. Очень интересная полемика внутри двух картин. Вы знаете, Месхиев говорит: «Артист не должен говорить: «Я думаю», он должен говорить: «Я чувствую». Артист не должен говорить о намерениях, это пошлая вещь. Давайте я прекращу размышлять о фильмах, и предоставлю это зрителю…

– Под занавес сезона в МХТ вы сыграли Кочкарева в «Женитьбе» – роль, которую на ура приняли и зрители, и критики. А чего нам ждать в новом сезоне?

– Не скажу. Кстати, в МХТ я задержался, потому что сидел недавно на третьем туре в приемной комиссии. Я смотрел на ребят и вспоминал себя. Вы знаете, я ведь артист второй половины жизни. И в этом я все время обвинял себя. Я говорил себе: «Ты сам во всем виноват. Ты был слабым, неопытным. Тебе надо было понять природу своего обаяния. Такие, как ты, проявляются после тридцати…» И много чего еще… И так я думал всю жизнь. И вот на днях, на этих экзаменах, я впервые стал думать иначе. Наверное, не надо всю жизнь во всем винить себя, хотя это так по-русски… Сколько же я не сыграл всего! Атас. И уже не сыграю…





 

Rambler's Top100 Rambler's Top100